В третий раз за последнюю жизнь я имею счастье,честь и хлопоты  объяснить  читателю: что же он прочитал? Об этом излагаюсь в после-, а не предисловии,- в отличие от известного советскогокинокритика Капралова, который перед показом каждого нового фильма по ТВ долго и подробно поясняет заранее, кто на ком женится, кто убийца, кто украл драгоценности. После чего желает зрителям получить удовольствие от захватывающей ленты, где, по его пламенным заверениям, до самого конца не ясно - кто же на ком женится? кто же убийца? кто же украл драгоценности?

   О чем же третья книга, да и вся трилогия вообще?.

Утомленный бесплодной П-ОЙКОЙ, автор отправился отдохнуть на двух восточноевропейских реках (Тепла и Влтава, ЧССР) и двух западно-азиатских (Рось - Черкасская область, УССР) и Днепр. Впечатления об отдыхе на них составили последнюю книгу трилогии "Путешествий в П-ОЙКУ". По начальному замыслу книга должна была включить четыре главы-путешествия на перечисленные реки, но автора захлестнули воспоминания и выхлестнулись еще в четыре главы, составившие первую часть - "Воспоминания". Первоначально же  задуманные реки-главы отодвинулись в часть вторую - "Стенания". 

Правда, автор угрожает написать еще четвертую книгу,но вряд ли это случится,  ибо главная закономерность его творчества, которую открыла я,- геометрическая прогрессия со знаменателем q = 3. Посему в первой книге (НП) было 75 страниц,  второй (ПП) - 75 х 3 = 225, а в третьей уже 225 х 3 = 675 страниц, т.е. объем  четвертой  составил бы 675 х 3 = 2О25 страниц, а это уже не всякому компьютеру на под силу, не хватит оперативной памяти и дискет. Да и писать  уже не о чем: П-ОЙКА испустила дух, как бы там еще не духарился ее Инициатор.

Автор, несомненно, решил трудную задачу, сам факт такой трилогии - подвиг  гражданского мужества и неуемной графоманской веры в правоту своего дела. Но меня он ввергнул в трудную критическую ситуацию: мне досталось
нелегкое дело, от которого не могу отказаться как критик одной книги - "Путешествий с пуделем в П-ОЙКУ".

Когда из-за такой ограниченности меня попрекают узостью критического диапазона,  я не теряюсь, припоминая прецеденты из других областей жизни, науки и культуры, например, театр одного актера (режиссера, зрителя), или актер (режиссер, зритель)  одного театра; страна одной Партии. А на диком  Западе, поговаривают, уже есть  одноразовые шприцы и даже презервативы.

Вместе с тем мой критический диапазон не так уж и узок: охвачен объемный пласт страшного бытия 1/6 части света и 5/6 тьмы "в ее минуты роковые". Каждая из трех книжек вроде бы посвящена одному из судьбоносных годов пятилетки П-ОЙКИ:  Определяющему, Решающему и Завершающему, но они между собой переплетены, а отдельные временнЫе протуберанцы выхлестывают на сотни лет вперед или в  прошлое.

Трудности же самого рецензирования происходят из моего нового семейного  положения, моей занятости кардинальными проблемами П-ОЙКИ, а также самих "Путешествий" как заметного факта отечественной книгистики.

.. Трудности семейного положения - я снова замужем. Пока в пусковом периоде, т.е. медовом месяце. Вышла за древнего грека, им тоже присылают вызовы, но на поверку он оказался старым евреем, с несколькими паспортами - на всякий случай. Мы женились по-гречески, потому что в остальных паспортах он несвободен. Помимо шкурных, нас сблизили и литературные интересы: всему хорошему, что есть и  на нем и у него, он тоже обязан книгам. Поскольку до самой пенсии, на которой  находится уже много лет, работал коммерческим директором  книгоиздательства.

К сожалению, трудности моей молодой семьи усугубляются временем великих потрясений, в которое мы угодили (во попали!), и я в постоянном движении, решая главную проблему П-ОЙКИ: достать и приготовить еду - "кушать хотца". Но в нашей молодой семье мало достать и приготовить еду: у Израиля Геракловича категорически нет зубов, и я вынуждена ему все пережевывать, и, Б-же, как трудно - отдавать пережеванное, когда весь организм уже настроился на заглатывание! Как мне после этого противны плагиаторы - суки ("падлы, о, как я ненавижу эту страну!").

К тому же неблагодарный Израиль Гераклович, впавший уже в грудное детство, еще и попрекает отсутствием у меня молока - при 6 номере бюстгальтера. А его (молока, а не бюстгальтера) у меня не было и в лучшие времена, все мои дети от предыдущих мужей - искусственники. Причина? Страдаю хроническим маститом, зато, как только ВАК присвоил мне степень, сразу стала по-настоящему маститным ученым..

Ладно, П-ОЮСЬ, наконец, на пищу духовную - мой главный хлеб, впрочем, дающий мне и хлеб с маслом, мясом и Салом. В процессе литературного критикования "Пуделя" я столкнулась с трудностями профессионального плана, связанными с сопротивлением материала: как ученая критикесса, я должна определиться с периодизацией и методологией творчества автора, дабы увязать опус с конкретно-историческими условиями - так диктует марксистско-ленинская наука и советует христианская теология (полностью на религию я еще не П-ОИЛАСЬ). Следует определиться и с жанром произведения - и уже в рамках жанра покритиковать.

.. Периодизация. Сам автор выделяет семь периодов своего научно-технического творчества - по цветам разложения в спектр белого света. "Заметками" он вплотную занялся, когда ему стало совсем фиолетово, т.е., вступил  в фиолетовый период. В этом периоде я выделяю три подпериода, совмещеных с написанием отдельных  книг: голубой (Ах, П-ОЙКА!), желто-голубой (Ох, П-ОЙКА!), желтый (Эх, П-ОЙКА!).

Голубой совпал с научным путешествием на реки Арагвии Кура, это был счастливое время голубых надежд на П-ОЙКУ. Автор писал милые коротенькие "Заметки", как бы торопясь закончить каждую, чтобы приняться за новую. Он их написал calandre calamo ("быстрым пером") в медленно ползущем поезде N 2O8 Киев-Тбилиси и тбилиссской суете международной конференции.

Желто-голубой период совместился с производственым путешествием на реку Неву, в это время уже возникли большие сомнения в успехе П-ОЙКИ в стране в целом, но еще сохранились надежды на растительном, республиканском уровне, под "жовто-блакитними" знаменами РУХа.

Наконец, желтый пришелся на путешествие на реки Тепла, Влтава, Рось и Днепр,  в этом периоде надежды сохранились только на историческую родину. После полного провала П-ОЙКИ в Союзе и "жовто-блакитной" республике.

Методология. По мере эволюции П-ОЙКИ и вместе с ней - автора, он как пишущий дрейфовал от социалистического реализма к капиталистическому романтизму. Поэтому в первой книге он еще оставался верен пролетарскому методу, в рамках которого в НП (1988) он всегда четко определял свою позицию в П-ОЙКЕ: на диване (у себя дома); мягком образцовом рабочем месте (на работе); диване СВ поезда N 2О8 Киев-Тбилиси (вагон 6 место 1О); кресле N 4Б рейса N 7288 Тбилиси-Киев; койке номера 228 без удобств (гостиница "Абхазети"), а а также всех постах, вахтах, трибунах, грядках, буртах, траншеях, где он, по зову Партии и приказу администрации оказывался как член обществ и учреждений,  перечисленных в "Немного об авторе" НП.

В третьей же книжке (ПО, 199О), полностью П-ОИВ свой творческий метод (от социалистического реализма к капиталистическому романтизму), автор уже больше внимания уделил не месту, а человеку: не место красит человека, а
человек - место. Не меньшее внимание - и меньшим братьям (собакам - в морде лица своего пуделя), а также другим животным - кошкам, бобрам, козам, коровам, гусям, рыбе, раку. Свиньям. Отдельные рецидивы соцреализма у него еще наблюдаются, но это уже больше случайные срывы, нежели преднамеренные падения. Естественно, что во второй книжке (ПП, 1989) происходит сшибка методов, однако же это не портит прелестей "Производственного путешествия", поскольку автор толком не знает ни что такое "социалистический реализм", ни "капиталистический романтизм" - он просто пишет. А вот мы, критики, без этого не можем, это уже наш удел-надел. Чтобы не остаться без куска хлеба с маслом, мясом и Салом, мы придумываем себе работу. Ничего нового в этом нет, в стране больше половины работ - такие, например, оборонка (кому мы нужны?), идеологическая работа (кормушка для идеологов), и т.д.,- не стану распространяться, а то еще посадят вместе с автором, решив, что намекаю на высшие  органы власти, все эти "президентские советы". Как женщина, понимаю: Михаил Сергеевич придумывает все подобные государственные органы, чтобы поменьше оставаться наедине с Раисой Максимовной.

  Определившись с методологией автора - конвергенция социалистического реализма с капиталистическим романтизмом, перехожу к анализу жанра трилогии. На макроуровне, поскольку "Путешествия" издавались самим автором тиражом в 4 экземпляра (за два завода), это - самиздат, или, как определил автор, самсебеиздат. Правда, в значительных количествах возникали пиратские копии, но это уже стало заботой партийной, которую Партия поручила Компетентным Органом.

   Что же касается жанра трилогии в самом самиздате, то с течением времени и истечением П-ОЙКИ "Путешествия" из тяжелой категориии политического самсебеиздата конвертировались в более легкую - самиздата эстетического. Автор писал и прежде то, что думает, но если раньше он не мог публиковаться из-за коммунистической цензуры, то в конце П-ОЙКИ более жесткой оказалась цензура коммерческая. Всю бумагу и типографии разобрали между собой пысьменныкы, захватившие командные высоты в новом госаппарате, и множества мелких пиратских изданий - вооруженные сканнерами, они просто передирают один к одному любую книгу и заваливают города и веси чтивом на все вкусы, особенно низменные.

   Очевидно, если заботиться о тираже, то самиздат следует отнести к одному из самых специфических жанров, ибо как только его издают массовым тиражом - он исчезает как таковой. Если же автору хочется тиража побольше, то наиболее перспективным жанром следует признать Политический доклад Генсека очередному съезду Партии. Опусы такого рода издаются немедленно, миллионами экземпляров, и по настоящему "доходят до каждого": селедку завернут в магазине (если подфартит с селедкой), валяются под ногами, заполоняют библиотеки - как никак, судьбоносная литература, во всяком случае, до следующего съезда или генсека.

   Жанр чрезвычайно удобный и не хлопотный: никаких проблем с поиском материалов, рытьем в анналах и архивах - этим в плановом порядке заняты целые академии. Но чтобы стать автором такого произведения, нужна большая подготовительная работа: надо выйти в Генсеки. Я знаю очень немногих, кому это удалось.

   Боюсь, что из-за грядущей многопартийности этот жанр может резко девальвироваться, а то и вовсе П-ОИТЬСЯ в Самиздат. Хотя нам, литературным критикам, по барабану, ибо бессмертные произведения столь высокого жанра все равно оставались выше критики до самой смерти или свержения авторов. Но, по закону сохранения материи и энергии, повышаются шансы менее судьбоносной литературы, сегодня издаться - раз плюнуть. Разумеется, плюнуть удачно, чтобы попасть в хорошего спонсора. Это уже несложно - куда ни плюнь, попадешь. Столько их развелось, только и слышишь - спонсор, спонсор! Спонсор на спонсоре сидит и спонсором погоняет. И ему легче отдать деньги, чем объяснить, где взял.

   Как сегодня, в разгул спонсорства, выступает любой артист или коллектив? Выходит, его представляют, затем объявляют, кто его спонсор - и дальше уже только о нем - спонсоре, про его основной и оборотный капитал, etc, и что благодаря его продукции (к примеру, гигиеническим тампонам) искусство поднялось до невиданных высот. На собственно выступление времени уже не остается, артист (коллектив), так и не раскрыв рта (ртов), раскланивается и под аплодисменты спонсору покидает сцену.

   Здесь не могу обойти молчанием случай, который произошел с самим автором. Его сосед-школьник, убоище 12 годов, прознав про пистолет, уговаривал интеллигента А.Кимры сделаться наемным убийцей и "грохнуть училку" за два доллара 16 центов (на благое дело пионер жертвовал все свое состояние). Естественно, автор, как воспитатель, посоветовал нанимателю самому решать свои педагогические проблемы, на что тот, вздохнув, ответил: "Ладно, поищу себе другого спонсора."

   Так что в нынешних условиях всеобщей спонсоризации проблема тиражирования уже не стоит так остро. Кимры с его пробивными возможностями и даром убеждения, спонсора найдет. И, поскольку деньги - не его, а спонсора, он пишет очень раскрепощенно, не стремясь к сиюминутному коммерческому успеху. Конечно, сказывается и менталитет совка - во-первых, чужое - не жалко, во-вторых - привычка работать ради Светлого Будущего. Ни он, ни я не сомневаемся в светлом будущем трилогии как у зарубежного, так и массового отечественного читателя.

  Зарубежного - он, пресыщенный высокохудожественными, правильными трудами литературных классиков или современных, признанных модными, мэтров литературы, несомненно, найдет в "Путешествиях" нечто новое. Может, в этом заключается феномен "срывов", когда, например, высокопородный, выкупанный, вычесанный, интеллигентный королевский пудель норовит выкачаться черт знает в чем, а не менее, чем пудель, высокопородный, выкупанный, вычесанный интеллигентный джентльмен вдруг оставляет не менее, чем сам, высокопородную, выкупанную, вычесанную интеллигентную леди и уходит к прачке.

   Я  не хочу принизить "Путешествия", мол, это - прачка или нечто вроде того, в чем изредка выкачивается королевский пудель. Просто всегда оказывается, что в нечте гораздо больше полезных веществ, ферментов и элементов, нежели в стерильных собачьих консервах импортного производства, а в прачке обнаруживается столько высоких человеческих качеств, нежности, мудрости, сколько не наберется у десятка субфибрильных леди. У нее, леди, всегда мигрень, и рефлексия, и никогда на это нет настроения... И вообще она пока уедет к маме - разобраться в своих сложных чувствах. А сама cпускается в подвал к пьяному, грязному сантехнику, думая при этом: "Ум - хорошо, а рех - лучше!"

   Таким образом, в недалеком будущем у зарубежного читателя трилогия обречена на успех - такой же, как сегодня у отечественного элитарного (в лице близких и знакомых автора) и литературной критики (в моем ухоженном лице). Эта категория читателей высоко оценила трилогию, начиная с первой же книжки "Заметок" - "Научного  путешествия" (1988), и подвигла автора на продолжение как самих путешествий, так и запечатление их в оперативной памяти компьютера, дискетах и на бумажных носителях информации - как теперь называются книги.

   Автор не сомневается в успехе опуса и у массового советского читателя. Просто сегодня, как во все времена Смут, периодически наведывающих Русь на ее Особом Пути, читать вообще недосуг, не до жиру - быть бы живу. Того и гляди - бандиты на улице зарежут, на голову свалится самолет, балкон или президентский указ... А то в военкомате выдадут автомат и прикажут пострелять в соседа - за то, что он... Но такой же автомат с тем же напутствием может оказаться и у соседа... Но если я убью его, так знаю за что: мне рассказали в военкомате... А если он - меня, то меня-то за что?... Но так, может, оно и лучше, а то все равно с голодухи сдохнешь али в больнице СПИДом заразят... Вестимо, не до чтения вообще.

   И тем не менее, автор, как неуставный оптимист, продолжает верить в светлое будущее уникальной исторической общности - своего талантливого советского народа, народа-мессии, давшего себя распять молотом на серпе большевистского вероучения - ради спасения человечества от этого кошмара.

   Автор понимает, что сегодня идут два встречных процесса. С одной стороны - обогащение генофонда за счет смешения рас и народов - при болезненном переходе от варварства всеобщей справедливости к цивилизации неравенства частной собственности (беженцы, мигранты, заложники). С другой - уничтожение этого же генофонда истреблением ноосферы, массовым геноцидом, голодоморами и разными формами наркомании, включая научный коммунизм, национализм, клерикализм...